Если художники мыслят образами, то архитекторы – пространствами. Если архитектор от природы еще и художник, он создает образы пространств, воздействующие на зрителя не менее, а иногда и более сильно, чем иные художественные образы.


                 Александр Живаев умел рисовать именно так...                                      

Западноевропейская музыкальная культура своим развитием во многом обязана католической церкви. Именно в стенах средневековой римско-католической церкви богослужения (мессы) впервые стали проходить в сопровождении музыки. XVIII-XIX века подарили миру особенно много произведений этого музыкального жанра (только Гайдном, например, было написано 14 месс).

Традиционно месса состоит из 5 частей:

«Kyrie eleison» («Господи, помилуй»);
«Gloria» («Слава»);
«Credo» («Верую»);
«Sanctus» («Свят»);
«Agnus Dei» («Агнец божий»).

Сейчас вы увидите работы Александра Живаева. Настройтесь на музыку... И постарайтесь услышать...

Месса открывается величественным призывом многоголосого хора: «Kyrie eleison!». Это призыв одарить милостью одиноко стоящее, будто отлученное от мира здание («Башня брандмауэров»).

Брандмауэр... «Пожарная стена». Она скрывает от чужих глаз множество человеческих судеб, она защищает… Дом, превратившийся в Башню брандмауэров - ранимый человек, всеми силами пытающийся отгородиться от жестокого мира. Почти нет окон; фактически нет и входа - виден лишь фрагмент винтовой лестницы, ведущей не известно куда, лишь бы запутать входящего… Пространство, в которое помещена Башня, - пространство одиночества. Трагическое ощущение усугубляется безрадостной игрой светотеней на Башне… Можно укрыться от людей, но никуда не спрятаться от собственных мрачных мыслей… И страх смерти не знает преград... Силуэт Башни похож на человека в саване с воздетыми к Небу руками: Господи, помилуй! Kyrie eleison!

В жизни каждого бывают минуты, когда мы отстраняемся от реального, суетного мира... даже от близких... и остаемся как бы вне пространства и времени. Остаемся один на один... с кем?... с собой?.. С собой. Но если мы глубоко осознаем эту уединенность, и нам удается на время сохранить ее, тогда с нами происходит особое: мы начинаем говорить с Богом... Хоровое звучание уступает место сольному... Необходима остановка в сумасшедшем беге жизни...

Перед Богом нет смысла лукавить, врать, приукрашивать себя. Перед Ним все равны: нет чинов и титулов, нет богатых или бедных, красивых или уродливых... Пусть, разговор с Богом состоится там, где мы бываем редко - на чердаке («Чердак»). Это место – будто наша память, где собрано все, к чему мы стремились, чего достигли... В тесном полутемном пространстве чердака неожиданно по-новому видится то, что было накоплено за прожитые годы. И с удивлением замечаем, что то, что мы считали значимым и великим, оказывается мелким и ничтожным. И с горечью приходим к открытию, что много жизненных сил было потрачено впустую... что наши победы (над кем-то, в чем-то) мало что значат, ничего не значат или даже являются, на деле, нашими поражениями. Оттого-то и свалены на чердаке, как хлам, вроде бы безупречные архитектурные постройки. Оттого-то и выглядят они, безжалостно проткнутые фонарями, словно поверженные стрелами неведомого противника солдаты армии, у которой нет полководца... И эти трещины... будто раскалывается земля под ногами...

Утрачены какие-то важные ориентиры – оттого растерянность, потерянность, опустошенность... Kyrie eleison...

В этих черно-белых рисунках свет и тень – не просто тонкости художественного изображения. Это действующие лица. Это Свет и Тень, ведущие между собой вечную, непрекращающуюся борьбу, борьбу за человеческую жизнь.

Из чердачного окна взору открывается манящий солнечный простор, предлагающий забыть о гнетущем сумраке чердака... Но как невозможно уйти от себя, так и на этом солнечном пути видится вдали знакомый барьер – все та же рама чердачного окна. И значит со временем снова придется сделать остановку - чтобы оглянуться...

Чем чаще эти остановки, тем все более осознанными для нас становятся вечные вопросы бытия: «А что такое жизнь? Что такое мир? Что такое «я» в этом мире?» «Улица церквей» – пространственный образ, заключающий в себе эти вопросы. На первый взгляд – привлекательная, «почтенная» улица со множеством храмов; символ цивилизованного города с вереницей больших и малых, солидных и малоприметных зданий... И все же, что-то не так в ней. Приглядываясь лучше, замечаем пугающие детали... Борьба Света и Тени усиливается. В мессе звучат противопоставленные друг другу голоса двух солистов - контрапункт, сочетание единства и контрастности - так в каждом из нас живут ангел и дьявол... Низкий голос тянет книзу, ко вселяющим ужас, расползающимся домам. Высокий зовет ввысь – туда, где правит Красота... Но слишком далекой, слишком уж недостижимой и необъяснимой кажется эта Красота, воплощенная в контурах громадного города, пространство которого измеряется явно не тремя координатами... Атмосфера улицы «дышит» драматизмом. Трещина... Зримый образ душевного надлома, трагического переживания. Она становится неотъемлемым атрибутом улицы и звучит в мессе как диссонансный аккорд, заставляющий сжиматься сердце... Kyrie eleison – Господи, помилуй...

«Для чего я в этом мире? Почему так трудно жить в нем?» - эти вопросы вновь и вновь не дают покоя... Нет ответа... Есть одиночество и страх. Тема одиночества, но теперь уже ощущаемого как катастрофа, раскрывается в следующей картине («Фонари»). Странное, абсурдное по назначению здание стоит на самом краю земли... С одной стороны к нему примыкает высокая стена – опять брандмауэр, но теперь он - «чужой», это он теперь «не пускает». С другой стороны – обрыв. Всё. Идти некуда... Пространство – жизненное пространство – сжимается до предела, превращаясь в точку. В отличие от Башни брандмауэров это здание даже не приспособлено для жилья. Оно вообще существует ни-для-чего. Должно быть, именно так в приступе отчаяния ощущает себя человек, загнанный в жизненный тупик...

И все же отчаяние не безнадежно. Иначе зачем бы здесь было столько фонарей? Фонарь на краю... фонари на крыше... Они – спасательные (и спасительные) огни, взывающие о помощи, о пощаде: «Узри, Господи!.. Помилуй, Господи!... Спаси и сохрани...»

                                            Gloria

Канонический (латинский) текст второй части мессы представляет собой перевод греческой молитвы IV века. Это ангельское песнопение, славословие, возглашаемое ангелами при рождении Иисуса Христа.

В мессе, которую мы слушаем, “Gloria” начинается с Благой Вести.

«Мойка» – замерший (или замерзший вместе с Мойкой) город… На нем еще лежит пелена мрака, но что-то есть в атмосфере города, говорящее о …предчувствии - предчувствии пробуждения, утра, тепла. Это предчувствие - в самой «успокоенности» города, в том, что взгляд больше не цепляется за трещины, а замечает деревья… Деревьев мало, и они еще не отогреты солнцем, но все же это - живое…

«Сквозь ночь – к свету!» - этот жизненный девиз Бетховена, лежащий в основе его «Торжественной мессы», начинает постепенно зримо воплощаться. Через разницу в масштабах изображения фонарей и зданий здесь сопоставлены «возвышенное» и «земное». Фонари выглядят еще значительнее, чем в предыдущих работах. Торжественно вознесенные над городом, не повторяющие один другого, они – музыкальные инструменты удивительного оркестра, переводящего в светлую, праздничную мелодию вселенский шелест небесных сфер. Утро уже скоро...

Следующая картина в “Gloria” - праздничное ликование («Башня»). Слышен звук колокола. Светлые тона в рисунке усиливаются… Мы оказываемся вовлеченными в игру с пространствами - находимся одновременно «снаружи» и «внутри». И там, и там нам уютно. И там, и там – жизнь; ее признаки - всюду: пробивающиеся сквозь крышу и рвущиеся из окон побеги растений, предметы быта, книги… свечи (символ жизни)... Даже старое, засохшее дерево оказывается вовлеченным в жизнь - оно творит каскад архитектурных мелодий: Gloria! Gloria! Gloria!

Мы находимся вне реального времени – изображенные предметы принадлежат разным векам: как бы сквозь призму сознания и представления людей разных эпох и поколений создается единый жизнеутверждающий образ – образ Сына Человеческого. Унисоны хора чередуются с пением солистов…

С Рождением Христа надежда на спасение превращается в веру, что спасение состоится. Но что такое «вера»? Что значит «верить»? Верующий – тот, кто выучил молитвы и ходит в церковь? Нет, это совсем не тот признак.... Верующий – кто способен вести безмолвный разговор с Богом. Вера есть огромный труд души, ведущий к примирению с миром, к благословенному принятию его через постижение той истины, что все зло мира происходит от недостатка любви, а значит, изменить мир возможно, лишь наполнив его любовью. Это и приведет к спасению... Рождение Христа – только начало, начало Возможности. Возможность даруется каждому. Ее можно использовать, но можно и упустить. Эта Возможность есть возможность перерождения, преображения себя.

Завершает вторую часть мессы полифоническая миниатюра «Особняк». Целостность пространственного образа воплощает соединенность неба и земли. Это благодать нисходит с небес и нежно, с любовью обволакивает землю. Взгляд замечает в картине одну выделенную деталь: зеркальную (небесно-земную) отраженность единственного уличного фонаря. Воспримем эту световую конструкцию как образную метафору Того, Кто, сотворенный «по образу и подобию...», послан на землю, чтобы спасти ее... От «небесного фонаря» исходит лучезарный свет. «Земной» - ... Зажжется ли «земной фонарь» – зависит от нас: захотим ли мы сделать открытыми свои сердца, чтобы впустить в себя божественный свет любви и самим начать излучать его?.. Открыть сердца - значит перестать быть мелочными, подозрительными, полагающими, что нам кто-то что-то обязан, значит быть благодарными по отношению к тем, кто идет рядом по жизни... Он – такой же, как мы! Мы – такие же, как Он! Это возможно! Gloria! 

Credo

Грандиозный фонарь («Фонарь») встречает нас на пороге третьей, самой контрастной части мессы. Фонари и здания... - эти два типа инструментов, с помощью которых творится месса, в разных контекстах звучат по-разному. Здесь фонарь звучит величественно. Он - символ Веры, которая освещает человеческую жизнь. «Народ, блуждающий во мраке, увидит большой свет…» Темный двор-колодец перестал быть воплощением Мрака; в свете фонаря стали различимы все дома-люди, каждый – уникален, каждый светел... Люди добрее, чем мы думаем о них. Но каждый старательно прячет в себе хорошее, боясь показаться наивным, проявить «слабость». И только свет любви может снять с людей непроницаемую броню недоверия, озлобленности и растворить глубоко запрятанный страх перед жизнью и смертью. Вера – это вера в доброе начало всякого человека.

Фонарь на картине предельно мистичен. Мистическое ощущение возникает из-за двойственности его масштаба. С одной стороны, фонарь умещается в небольшом пространстве двора-колодца; с другой, он сам – целый город, целый мир!.. Поверить – значит ощутить себя частицей Космоса, значит совместить свой маленький жизненный мир с великим миром Космоса. Вера дает возможность постичь категории «вечность» и «бесконечность».

“Credo in unum Deum Patrem omnipotentem, factorem coelli et terrae, visibiluem omnium et invisibilium. Et in unum Dominum Jesum Christum, Filium Dei...” – «Верую во единаго Бога-Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия...»

Канонический текст “Credo” напоминает о страданиях, распятии и Воскресении Христа. И об этом же – следующие картины мессы.

Почти все пространство занято громадной лестницей-горой («Памяти Мандельштама»). Её не избежать... Крутые, несоразмерные человеку ступени, прорезанные глубокими трещинами – как путь на Голгофу... Эти ступени не рождала природа. Лестницу-гору воздвигли люди, чьи руки поддерживают ее. Он прошел весь путь до конца...

Великое – это крест, который нужно нести. Принять Веру – значит вступить на великий, трудный путь... Особенно трудно идти одному. Даря людям себя, свою любовь, надо быть готовым принять от них удары. Может быть невыносимо больно, но если любовь истинна, то боль можно выдержать. Надо лишь понять, что это их внутренняя боль выплескивается наружу, приобретая форму агрессии, что это их страх быть узнанными, осмеянными или осужденными заставляет поступать жестоко. Стерпеть удары людей - ничто иное, как принять на себя их боли, их грехи, их страхи... И только через свою жертву можно растопить лед, закрывающий людские сердца. Только своей любовью можно согреть их.

Скорбные женские фигуры на картине – это уже Пьета... Звучит Requiem – музыка полна горести и глубокой печали. Высокий женский голос переплетается с голосами проникновенно трагических скрипок…

Решиться встать на путь Веры сложно. Для этого нужна духовная сила, связанная с отказом от многих привычных вещей: от честолюбивых надежд, от стремления к материальному богатству, от лени... Расстаться с привычками – дело совсем не простое. Следующая картина в “Credo”– о сложности выбора: Верить или Не Верить? (“Подворотня”)

Эта подворотня похожа на распутье. Можно шагнуть в сторону - арочные проемы справа и слева приглашают, они совсем рядом (избравший Веру не один раз в жизни будет оказываться перед искушением “свернуть”)... И можно выбрать дорогу вперед, ПОВЕРИВ, что это – путь к спасению... Дорога вперед велит на первом шаге опуститься. Опуститься – опустить себя – значит отказаться не только от тщеславных устремлений, но от самого дорогого в себе – от собственной гордыни! Не каждый захочет пойти на это. Далеко не каждый способен принять тайну жизни, состоящую в том, чтобы стать Слугой, стать вторым, а не первым.

Тема сомнения, тема повторяющегося вопроса звучит фугой в нашей мессе (фуга, по словам композитора XVII-го века Михаэля Преториуса, это повторение одной темы в разных местах). Арка в “Подворотне” – воплощение повторяющейся темы. Арки множатся и разбегаются, поют в разных тональностях и на разные голоса... Верить или Не Верить? Куда идти?..

“Credo!” «Верую!» Звучащий как клятва заключительный (вобравший в себя все множество арок и заполнивший все видимое пространство) аккорд этого фрагмента мессы переходит в радостное восклицание “Credo!” следующей, последней картины третьей ее части.

Верую! Вот оно, Воскресение! («Контрфорс»). Вот оно, словно растущее на глазах, воздвигающееся над городом здание! Арки - как полосы радуги, как ступени радуги - поднимаются все выше и выше, сопровождая нарастающее ликование музыки невидимого оркестра. Мощная энергия возрождения и восхождения скрыта в устремленных ввысь шпилях. Credo! Выбор сделан. Вся суетность мира осталась далеко внизу. Красота – рядом, она – в сердце каждого; увиденная, она излечивает души, наполняя их светом и энергией. Верую в Добро! Верую в Любовь! Свет побеждает Тьму!

Sanctus

Эта часть мессы посвящена прославлению Бога-Отца. Триумфально-фанфарный характер ее звучания задается парадными изображениями прославленных построек Града Святого Петра, явленных зрителю вставленными в рамки символических триумфальных ворот    («Петропавловская крепость», «Адмиралтейство», «Смольный собор»). Это гимн Городу, построенному на Вере, вопреки всем немыслимым преградам и даже здравому смыслу. Это гимн Создателю...

“Sanctus” – традиционно кульминационная часть мессы. В той мессе, которую слушаем мы, в “Sanctus” имеется своя наивысшая точка («Капелла»): переплетенные в единое целое разномасштабные городские пространства, увенчанные грандиозным органом. Весь город превращен в Капеллу! Непостижимый город... Его нельзя объяснить, нельзя «рассказать». Его нельзя разгадать, потому что он – Тайна, а Тайна, как известно, это имя Бога... Город-Капелла воплощает гармонию солнечного мира. Он поет гимн Свету. В нем звучит величественная музыка Космоса, исполняемая вселенским оркестром под управлением Великого Дирижера.

Тот, кто слышит эту музыку, больше не является обычным человеческим существом. Он становится частью божественности, частью всей вселенной. Его сердцебиение становится теперь сердцебиением самой вселенной.

Вся энергия человека, которая тратилась прежде на негативные эмоции, больше не тратится впустую; она становится творческой. Исчезает старое «я», впервые появляется подлинное «я». Старое было мертвым, новое принадлежит бессмертному. “Sanctus...” 

Agnus Dei

Заключительная часть мессы – лирическая. Это молитва, обращенная к Агнцу Божьему – символу Христа, принявшему на себя людские грехи, умершему и через свою кровь примирившему людей с Господом: «Агнец Божий, вземляй грех мира, помилуй нас, даруй нам мир». “... Dona nobis pacem” - просьба о мире, мире внешнем и внутреннем... Глазам предстает невозможное – нам явлен, нам подарен этот мир!.. То, что мы видим, нельзя назвать городом, пусть даже фантастическим. И это не мир алтарей, витражей и контрфорсов. Но это мир Покоя и Красоты.

“Agnus Dei” - самая поразительная часть нашей мессы, покоряющая не столько неожиданностью предметно-композиционных построений, сколько глубиной выражения невыразимого. Архитектурные элементы пространственных образов представлены восхитительными гигантскими цветами («Ирис», «Белые лилии», «Гладиолус»). Завораживая самим фактом своего существования, они создают атмосферу умиротворения и просветленности. Будто свечение исходит от них. В этих пространствах, сочетающих реальное и нереальное, звучит музыка чувствующего Разума и мудрого Сердца. Эта музыка полностью меняет прежний взгляд на мир: там, где была темнота, теперь – свет; там, где было страдание, теперь – блаженство; там, где были гнев, ненависть, собственничество, ревность, теперь – прекрасный цветок любви...

Это пространство молитвы. Молитва – самое доступное средство внутреннего примирения. Может быть, это единственное средство исцеления разделенного сознания. Так же, как мы отошли от природы, мы почти утеряли нашу инстинктивную способность к молитве. Но тот, кто откроет свое сердце, впустив в него божественный свет любви, мгновенно окажется в этом пространстве, в этом мире Покоя и Красоты. Потому что сама любовь есть молитва...

Александр Живаев пробыл с нами на этой земле 46 лет. Он не знал, что написал Мессу. Точнее - он не писал мессу. Как всякий Художник, он отражал в рисунках то, что волновало его душу. Но именно это – что читается в его работах, музыка, что слышится в них - свидетельствует, что Александр Живаев был глубоко верующим человеком. Можно не связывать его рисунки воедино. Можно рассматривать их по отдельности, в любом порядке и обсуждать высокое мастерство художника с позиций искусствоведения. Можно. Каждая работа все равно звучит. Но тогда это будут отдельные ноты или, в лучшем случае, мелодии, сопровождающие фантастические сновидения. Подивившись, мы вскоре забудем их, как обычно забываем сны. Но если в рисунках  мы услышим мессу, тогда наша память надолго сохранит поразившие нас пространственные образы, и, может быть, мы сами станем немного другими... “Dona nobis pacem”…

***

Когда однажды, после очередного успеха оратории Генделя «Мессия», к композитору обратился высокопоставленный вельможа и снисходительно поблагодарил за доставленное удовольствие, Гендель ответил: «Сожалею, милорд, если я только развлек своих слушателей. Я хотел, чтобы они стали лучше...»

на главную страницу